До начала 1960-х гг. государства Восточной, и уж, тем более, Юго-Восточной Азии ничем особым не выделялись на экономической карте мира. Корея и Тайвань, Индонезия и Таиланд воспринимались на Западе как типичные развивающиеся страны: экзотические, нищие, коррумпированные. Во многом это соответствовало действительности – и нищеты, и коррупции там хватало. Правда, к тому же культурному региону относилась и Япония, ставшая развитой страной еще в начале XX века. Тем не менее, Япония воспринималась тогда как исключение, а в целом Дальний Восток, несмотря на свое огромное население, казался экономически бесперспективным регионом. Однако в шестидесятые годы ситуация стала меняться, а в восьмидесятые успехи «новых индустриальных стран» Восточной Азии стали темой ученых дискуссий и восторженных журналистских очерков. Впрочем, в России эти успехи во многом остались не замечены: в советские времена их полагалось игнорировать потому, что этих успехов добились «коррумпированные проамериканские режимы», а во времена постсоветские резко снизился интерес к жизни других стран (особенно не входящих в круг непосредственных партнеров или соседей России).

На первый взгляд, все «новые индустриальные страны» Восточной и Юго-Восточной Азии – на одно лицо: что Тайвань, что Таиланд – все едино. В действительности же страны индустриальной Восточной и Юго-Восточной Азии делятся на три довольно непохожие группы. Кризис 1997 года с особой четкостью продемонстрировал, что разница между Тайванем и Таиландом более чем реальна. К первой группе «новых индустриальных стран» относятся государства конфуцианской цивилизации: этнически китайские Тайвань, Гонконг и Сингапур, а также Корея, которая в культурном отношении всегда была очень близка к Китаю. Именно за ними закрепилось полу-шутливое определение «четыре тигра Восточной Азии». Стремительный экономический рост в странах «четверки» начался в 1960-1965 гг. К их инокультурным соседям, странам «второй волны» развития, перемены пришли двумя десятилетиями позже, около 1980 г., когда буддийский Таиланд и мусульманские Малайзия и Индонезия, долгое время считавшиеся экономически бесперспективными, стали неожиданно показывать признаки развития. Еще позже, в середине восьмидесятых годов, дали свои результаты рыночные реформы в Китае и во Вьетнаме – странах, которые, формально оставаясь коммунистическими, на деле приступили к энергичному строительству капитализма.

В целом экономическая политика «тигров» первой волны – Кореи, Тайваня, Сингапура, Гонконга – имела много ряд общего. При всей незаурядности руководителей этих стран: бывшего японского офицера Пак Чжон Хи, бывшего британского адвоката Ли Куан Ю и бывшего председателя подмосковного колхоза Цзян Цзян-го, выбранная ими стратегия была продиктована не столько их мудростью, сколько географией, историей, внешней политикой и обыкновенным здравым смыслом. Все страны «четверки» были лишены запасов полезных ископаемых, но зато в их распоряжении имелись «запасы» дешевой и дисциплинированной рабочей силы. Столетия и тысячелетия упорного труда на рисовых полях, а также традиционное конфуцианское воспитание с его установками на образование, дисциплину и конформизм, в течение веков сформировали уникальный «дальневосточный характер». Его чертами являются трудолюбие, готовность сносить лишения и беспрекословно выполнять приказы, ориентация на семейные ценности, культ образования и социального успеха. Здравый смысл подсказывал, что наилучшим решением для этих стран будет создание экспорториентированной экономики, превращение их в своего рода «страны-фабрики», которые импортировали бы сырье и экспортировали готовую продукцию, созданную дешевым трудом местных рабочих.

Помимо экспортной ориентации экономики, всех «тигров» объединяла еще одна черта: за исключением Гонконга, «новый азиатский капитализм» везде был далек от либерального идеала, государство вмешивалось в экономику активно и бесцеремонно (впрочем, в 1960-е гг. и на Западе экономический либерализм был скорее ересью, чем ортодоксией). Другая особенность «первой волны» заключалась в том, что все «тигры» совершали свой рывок под руководством авторитарных режимов. Подобная ситуация создавала идеальную почву для коррупции – тем более, что в большинстве этих стран с незапамятных времен само собой разумелось, что чиновник по роду своей работы неизбежно должен брать взятки и запускать руку в казну.

Перемены, произошедшие в Восточной Азии в 1960-1990 гг., действительно заслуживают наименования «чуда». Среднегодовой рост ВВП в 1960-1990 гг. составил от 6,3% в Гонконге до 7,0% в Сингапуре. В результате ВВП на душу населения, который в 1960 г. находился где-то на уровне Нигерии и Эфиопии, приблизился к европейскому уровню, а в некоторых случаях – и превзошел его. Например, Сингапур (ВВП 26.500$ на душу населения) по этому показателю сейчас опережает большинство стран Западной Европы, в том числе Германию и Францию.

Развитие государств «второй волны» началось позднее и протекало в других условиях. Таиланд,Малайзия, Индонезия находятся за пределами конфуцианского культурного ареала, и традиции, в том числе и трудовые, там совсем иные, чем в странах «первого эшелона». Впрочем, при более пристальном рассмотрении выясняется, что и в неконфуцианских государствах ЮВА экономическая инициатива все равно принадлежит представителям конфуцианской культуры –местным этническим китайцам (хуацяо). Переселение китайцев в страны Южных морей началось еще в XIV -XV вв. Иммигранты, обладавшие развитыми навыками торговли и ремесел, быстро нашли себя на новом месте. Юго-Восточная Азия в те времена жила еще в условиях раннего феодализма и ее население, соответственно, состояло из многочисленных крестьян-холопов и немногочисленных помещиков-воинов. Китайские иммигранты со временем практически монополизировали торговлю (особенно международную), многие виды ремесел и, что особенно важно, финансовую сферу, что в те времена означало в первую очередь ростовщичество. Понятно, что подобная специализация не способствовала их популярности среди местного населения, что неоднократно подтверждалось активным участием этого самого населения в китайских погромах. Понятно и то, что в результате в руках китайских иммигрантов оказались те отрасли, которым принадлежало будущее – индустрия и финансы. Вдобавок, именно хуацяо в XVII – XIX вв. первыми нашли общий язык с западными державами и вскоре стали главными посредниками в взаимодействии между европейцами и местным населением. Значительная часть китайцев приняла христианство, что еще более углубило пропасть, отделявшую их от местного населения.

С первых лет независимости государств ЮВА хуацяо подвергаются там вполне официальной дискриминации – например, при поступлении в вузы или приеме на госслужбу (в Малайзии подобная политика не просто признана официально, но даже имеет красивое название – «позитивная дискриминация»). Однако эта дискриминация – и «позитивная», и всякая иная – не подорвала доминирующих позиций этнических китайцев в бизнесе и финансах. В Индонезии, например, китайцы составляют 2,8% населения, но контролируют около 75% всего частного капитала. В Таиланде китайскому меньшинству (10% населения) принадлежит 50% частного капитала и делается 90% всех инвестиций. Китайцам Филиппин (1,5% населения) принадлежит 45% всех капиталов страны. Вдобавок, этнические китайцы составляют очень заметную часть квалифицированных специалистов всех областей – инженеров, врачей, управленцев. В то же самое время политическое руководство, полицейская и армейская верхушка в большинстве стран ЮВА состоят исключительно из местных уроженцев.

В начале восьмидесятых годов перед глазами элит стран ЮВА уже был пример «четырех тигров», успехи модернизации которых к тому времени были достаточно впечатляющими. Вдобавок, иностранные инвесторы также уверились в том, что вложения в Восточную Азию обещают быть выгодными. Международная обстановка была по-прежнему благоприятна для реализации самых амбициозных планов: «Холодная война» продолжалась и никто не мог и предположить, что до победы Запада остается всего лишь десять лет. Для Вашингтона и его партнеров борьба с коммунизмом была по-прежнему главной задачей внешней политики. Поэтому для них была важна и стабильность союзников. Государства Запада были готовы оказывать немалую помощь программам экономического развития стран ЮВА (издавна известно, что лучшая гарантия спокойствия масс и их невосприимчивости к революционным лозунгам – хорошо набитые животы).

В этих условиях и приступили к реализации своих экономических программ государства «второго эшелона» -- Таиланд, Индонезия, Малайзия. Во всех этих странах реальную работу делали менеджеры и предприниматели-китайцы (часто под формальным руководством зиц-председателей из числа местных жителей), а политическое прикрытие им обеспечивали местные авторитарные режимы. Отношения между властями и предпринимателями были стары как мир: купцы платили правителям мзду, а правители за это давали им заниматься бизнесом. Понятно, что определяющую роль играл при этом доступ к верхам, в первую очередь – к самому правителю и его окружению. Те бизнесмены,у кого такой доступ имелся, могли рассчитывать на то, что именно им достанутся выгодные заказы, а также кредиты контролируемых правительствами банков. Большинство компаний, в том числе и самых крупных, являлось семейной собственностью (часто при участии «нужных людей» из властных структур), и семейные кланы неохотно шли на акционирование своих фирм, боясь потерять над ними контроль. Главным источником финансирования бизнес-проектов становился кредит, который при условии хороших отношений с властью было получить легко. Результатом стал громадный рост задолженности компаний.

Вдобавок, далеко не все проекты были оправданы с экономической точки зрения. Часто заводы или небоскребы строились для того, чтобы решить те или иные политические задачи (например, создать рабочие места в родной провинции президента), или из чисто престижных соображений. Еще чаше речь шла о прямой коррупции. Например, младший сын индонезийского президента Сухарто стал главой автомобильного концерна, который должен был производить «национальный индонезийский автомобиль» под названием «Тимор» (по лицензии южнокорейского концерна «Киа»). Пока завод для производства «Тиморов» строился, младший Сухарто получил от правительства своего отца право беспошлинно ввозить и продавать южнокорейские машины, которые по этому случаю стали именовать «Тимор». Тем временем его старший брат был назначен главой государственного телекоммуникационного концерна, который тоже получил все мыслимые льготы. Большую роль играли и старые спонсоры президента, в свое время помогшие ему прийти к власти – бизнесмены-китайцы Лием Сие Лён и Тхе Кян Сен (Тхе принял ислам и стал Хасаном). Первому принадлежал крупнейший концерн «Саллим», а второму – огромные лесоразработки на Борнео. Всего же клану Сухарто полностью или частично принадлежало 1247 компаний, которые, естественно, пользовалось всяческими льготами.

Впрочем, дело не только в коррупции и некомпетентных приказах полуграмотных генералов. Иногда и сами бизнесмены принимали рискованные решения, оказавшиеся, как мы теперь знаем, ошибочными. Например, в Таиланде, где экономический бум привел к резкому росту цен на недвижимость, в середине 1990-х гг. огромные суммы вкладывались в строительство офисных зданий. Расчет был на то, что потребность в офисных помещениях и цены на них будут и далее расти такими же темпами. Поскольку правительственный контроль над банковскими операциями был слаб (а для «уважаемых людей» банкиры забывали даже о существующих ограничениях), банки часто выдавали кредиты ненадежным заемщикам. В случае с компаниями, которые были связаны с властями, у банкиров существовала уверенность в том, что при необходимости правительство возьмет на себя их долги. Наконец, рост экономики, казалось, оправдывал самые рискованные решения. В результате доля кредитов, по которым более не выплачивались проценты (non-performing loans) в 1996 г. составила 13% всех кредитов в Индонезии и Таиланде, и 10% в Малайзии. Куда эффективнее (или осторожнее) действовали банкиры «конфуцианской четверки» – за исключением корейцев. В результате доля non-performing loans в Сингапуре и Тайване составляла лишь 4%, а в Гонконге – 3%.

Рискованные решения банкиров вполне можно понять. К середине 1990-х гг. достижения Восточной и Юго-Восточной Азии действительно выглядели впечатляюще. Ситуация превосходила самые смелые надежды реформаторов конца 1970-х гг. В предкризисном 1996 г. ВНП на душу населения в Малайзии достиг 4.370$ (примерно уровень Венгрии), а в Таиланде – 2.960$. При всей относительной скромности этих цифр они все-таки давали надежду на то, что и странам ЮВА удастся со временем повторить рывок «четырех тигров». Под экономические достижения все настойчивее пытались подвести и соответствующую идеологическую базу – некую систему «азиатских ценностей», которые, дескать, объединяют все страны Восточной и Южной Азии. На подобные темы охотно рассуждали премьер-министр Малайзии Мохамад Махатир и премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю (благо, этот выпускник Кембриджа действительно умеет излагать свои мысли красиво).

Однако ликование продолжалась недолго. 1997 год стал годом финансовой катастрофы, «азиатского кризиса, после которого все разговоры об «азиатском чуде» стали совершенно неуместны – на какое-то время.

Кризис начался в Таиланде. Для внимательного наблюдателя ослабление экономических позиций этой страны было очевидно уже в 1995-1996 гг. Реальный сектор испытывал серьезные проблемы, в том числе и в результате роста быстрого зарплат, который опережал рост производительности труда и делал трудоемкие сектора экономики неконкурентоспособными на западных рынках перед лицом дешевого китайского экспорта. В этих условиях валюты стран ЮВА и, в первую очередь, тайский бат в начале 1997 г. стали объектом спекулятивных атак. Самая серьезная из них произошла в мае. Поначалу наскоки международных валютчиков тайскому центробанку удалось отбивать, но за это приходилось платить дорогую цену. До кризиса в Таиланде действовала система контролируемого валютного курса («валютный коридор»). Тайским фирмам эта система была выгодна, так как она, в частности, облегчала планирование экспортно-импортных операций, делая относительно предсказуемыми валютные курсы. Вдобавок, компании и банки активно использовали эту систему для того, чтобы брать займы на международных финансовых рынках и потом ссужать эти деньги внутри страны, где процент по займам был много выше международного.

2 июля 1997 г. тайский центробанк, истратив к тому времени на поддержание бата значительную часть своих резервов, объявил о введении свободного курса тайской валюты. Как и следовало ожидать, бат начал падать и к концу года курс достиг 50-53 бат за доллар (вместо 25-26 в начале года). Это был тяжелейший удар для компаний, которые были заняты в кредитных операциях. Резко упали котировки акций на бирже и цены на недвижимость. Традиционно высокий уровень задолженности тайских компаний неожиданно стал острой, а порою и просто неразрешимой проблемой. Так начался азиатский кризис.

В считанные дни кризис перекинулся на другие страны ЮВА. К концу июля началось обвальное падение валюты в Малайзии, которая также была вынуждена отменить режим валютного коридора. Курс малайского ринггита, который долгое время находился на уровне 2,5 MR/$, начал быстро снижаться и концу году достиг 5 MR/$ – со всеми вытекающими последствиями. Премьер-министр Махатир немедленно обвинил в этом «международный еврейский капитал» и лично Дж.Сороса, который, по его утверждениям, стоял за спекулятивными атаками на валюты стран ЮВА. В августе ухудшилась ситуация в Индонезии. Курс национальной валюты стал катастрофически снижаться и к концу года упал с 2.500 до 7.000 рупий за доллар (в 1998 г. падение продолжилось и курс на некоторое время находился на отметке 17.000 IR/$) Южная Корея поначалу оставалась в стороне от кризиса, и многие местные экономисты были уверены, что проблемы ЮВА не коснутся Кореи с ее благополучным реальным сектором. Однако они оказались не правы, и Южная Корея – единственная среди «тигров» первой волны – была всерьез задета кризисом. В ноябре началось падение корейской воны: с уровня 800-900 вон за доллар ее курс снизился до 1500-1600 вон за доллар.

Ситуацию усугубил и отток иностранных капиталов. Иностранные инвесторы, которые до этого активно вкладывали средства в экономики Юго-Восточной и Восточной Азии, запаниковали, и бросились спасать свои капиталы – благо, Интернет, современные средства связи и финансовые технологии существенно упрощают и ускоряют этот процесс. В результате, в 1997 г. отток частного капитала из ЮВА и Кореи составил 12 млрд. дол., в то время как в предшествовавшем 1996 г. частные инвестиции в эти страны составили 93 млрд.дол.

На помощь поспешили МВФ и Всемирный банк. Уже в июле-августе 1997 г. МВФ предоставил пакет помощи Таиланду (17,2 млрд.дол.). За ним последовали аналогичные стабилизационные пакеты, предоставленные Индонезии (42,3 млрд.дол.) и Южной Корее (58,4 млрд.дол). Помощь предоставлялась на условиях проведения реформ, в первую очередь – в финансовой и банковской сфере.

Кризис 1997 г. привел к тому, что былое некритически восторженное отношение к новым индустриальным странам на несколько лет лет сменилось не менее некритическим скептицизмом. Пошли разговоры о «конце азиатского чуда», о том, что экономический рост в Восточной Азии носил экстенсивный характер, и не сопровождался адекватным ростом производительности труда. Героем дня стал американский экономист Поль Кругман (Paul Krugman), который на протяжении многих лет говорил о том, что «восточноазиатское чуждо», дескать, является «дутым». На какой-то срок стало модным утверждать, что все «чудо» было то ли блефом, то ли результатом простого везения или, выражаясь вежливее, уникального но краткосрочного сочетания исторических обстоятельств: благоприятной международной обстановки, возможности заимствовать разработанные кем-то другим технологии, дешевизны и изобилия рабочей силы. Любые культурологические или исторические объяснения экономического взлета эта концепция отвергла самым решительным образом. Разговоры о «национальном характере» и «азиатских ценностях» с точки зрения скептиков являются не более чем попытками приукрасить авторитаризм и диктатуру, затормозить приход в регион рациональных и прогрессивных порядков (самыми же рациональными и прогрессивными, само собой, являются порядки западноевропейские и, особенно, американские).

Определенная доля истины в рассуждениях скептиков есть: отрицать роль экстенсивных факторов или международной обстановки в развитии Восточной Азии нельзя. Только вот проблема: во многих других регионах планеты было точно такое же сочетание благоприятных факторов – а вот никакого «экономического чуда» не наблюдалось. В лучшем случае, был лишь умеренный экономический рост. Вдобавок, после кризиса скептики были уверены в том, что с Юго-Восточной и, возможно, даже Восточной Азией как с важнейшим игроком мировой экономики покончено надолго, если не навсегда. Считалось, что выздоровление будет долгим, займет многие годы и едва ли принесет возвращение к былым темпам роста.

Однако сейчас ясно: эти прогнозы не оправдались. Во-первых, финансовая катастрофа 1997 г. не задела «тигров» первой волны: Сингапур, Тайвань и Гонконг от нее почти не пострадали. В 2001 г., например, рост ВВП в Сингапуре составил 10,1%. Единственным исключением среди стран «четверки» стала Южная Корея, но и там кризис был преодолен очень быстро – примерно за год (в 1999 г. рост ВВП составил 10,2%, в 2000 г. – 8,8%, в 2001 г. – примерно 3%). Не затронуты финансовым катаклизмом оказались и формально-коммунистические Китай и Вьетнам. Фактически в большинстве традиционно конфуцианских стран кризиса просто не было, а главными пострадавшим стали государства ЮВА, мусульманские и буддийские страны «второй волны», начавшие свое экономическое развитие около 1980 г. Во-вторых и в главных, выздоровление идет куда быстрее, чем в 1997-98 гг. предсказывали оптимисты, не говоря уж о скептиках – настолько быстро, что кое-кто говорит о «втором азиатском чуде». Относится это даже к наиболее пострадавшим от кризиса странам – Индонезии, Малайзии, Таиланду. Неудивительно, что в последнюю пару лет популярность профессора Кругмана несколько снизилась...

В наихудшем положении сейчас находится Индонезия, которая и до этого была не только самым коррумпированным, но и самым бедным из всех «новых индустриальных стран» ЮВА. В Индонезии экономический кризис вызвал кризис политический. Диктатура генерала Сухарто, который железной рукой правил страной с 1965 г., рухнула в 1998 г., и ей на смену пришла слабая и раздираемая внутренними склоками гражданская власть. Вдобавок, и сама страна, в XIX в. наспех собранная колониальной администрацией из десятков княжеств, оказалась на грани распада. Лучше обстоят дела в Малайзии и Таиланде. В Малайзии премьер-министр Махатир нашел козла отпущения в лице вице-премьера по экономике, и, обвинив в бедах страны «международный еврейский капитал» и «некомпетентных чиновников», развернул энергичную программу реформ. В результате рост ВВП в Малайзии в 2000 г. равнялся 7,8%, а в 2001 г. – 0,4% (на этой мусульманской стране особенно сильно сказались последствия сентябрьских событий в Нью-Йорке). Преодолен кризис и в Таиланде, где рост ВВП в Таиланде в 2000 г. составил 4,5%, а в 2001 г. – 1,6%.

Итак, что же происходит в Восточной и Юго-Восточной Азии сейчас, через пять лет после кризиса? Собственно говоря, то же самое, что происходило и до него: быстрое формирование нового глобального центра экономической и политической мощи, причем лидирующую роль в этом по-прежнему играют страны конфуцианской культуры (или этнические китайцы – «конфуцианское меньшинство»). Конечно, региону еще очень далеко до того, чтобы на равных соперничать с тремя главными центрами мировой экономики и политики – США, ЕС, Японией. Страны региона по-прежнему в своем большинстве бедны, зачастую – внутренне нестабильны, а их развитие основывается на использовании заимствованных технологий. Не ясно, как в экономику и политику региона будет интегрироваться Китай, да и вообще, несмотря на все экономические успехи китайских реформ, политические перспективы главной страны Восточной Азии остаются достаточно туманными. Однако достижения «тигров» и их более или менее удачливых учеников показывают, что регион этот не только имеет огромный потенциал, но и знает, как этот потенциал использовать. Конечно, Сингапур с его североамериканскими показателями ВНП на душу населения – пока исключение, но темпы роста стран региона таковы, что ясно: их выход на европейский уровень – дело времени и, возможно, не слишком долгого. Экономическая география мира быстро меняется, хотя Россия, увы, все больше остается в стороне от этих перемен.

Андрей Ланьков, Русский журнал

2002-06-29

0 0г.