В 1945 г. Корея была разделена на два государства – капиталистический Север и коммунистический Юг. Раскол страны сопровождался и полным прекращением любых контактов между двумя ее частями. После 1953 г. между Югом и Севером не существует никакого почтового обмена, никакой телефонной связи, северяне не могут ни читать южнокорейские издания (они все попадают в спецхран), ни слушать южнокорейское радио (хранение приемника со свободной настройкой уже само по себе является политическим преступлением). В последние годы южнокорейцы стали изредка посещать Пхеньян, но такие поездки проводятся только с разрешения «компетентных органов» и только по служебной надобности, так что ездят туда только бизнесмены и политики. Количество северокорейцев, побывавших на Юге, и вовсе ничтожно. Несколько раз, правда, начинали действовать правительственные программы взаимных поездок родственников, но каждый раз они вскоре приостанавливались по инциативе Севера – в Пхеньяне боятся, что вместе с контактами проникнет в КНДР и информация о том, насколько высок уровень жизни на Юге. Т.н. «военно-демаркационная линия», которая отделяет две Кореи друг от друга, представляет из себя едва ли не самую тщательно охраняемую границу на земле.

И тем не менее, северяне бегут на Юг. По данным южнокорейского Министерства объединения, за период с 1953 г. до 1 января 2001 г. на территорию Республики Корея тем или иным способом перешли 1406 северокорейцев, причем 799 из них перешли на Юг после 1990 г. 186 из них к настоящему времени скончались, а 33 выехали на постоянное место жительства в третьи страны (главным образом, в США), так что в начале 2001 г. в Южной Корее проживало 1187 перебежчиков из КНДР. В последние годы поток перебежчиков продолжает быстро возрастать. В 1998 г. на Юг перешел 71 бывший житель КНДР, в 1999 г. – 148, а в 2000 г. – 312.

Конечно, 1187 перебежчиков – это ничтожно малая часть 48-миллионного населения Южной Кореи. Интерес к проблемам этой очень небольшой группы людей вызван тем, что перебежчики являются представителями «другой Кореи». Проблемы их адаптации в южнокорейском обществе дают представление о том, с какими сложностями столкнется Корея в том случае, если тоненький ручеек беженцев превратится в многотысячный поток, и уж тем более – в случае объединения страны, когда бывшие «южане» и бывшие «северяне» начнут жить в одном государстве и работать в одной экономике.

Как уже говорилось, после 1953 г. граница между Севером и Югом оказалась закрыта наглухо. К началу 1960-х гг. правительство КНДР создало крайне эффективную систему охраны границы, которая была направлена как «вовне» (против проникновения в страну южнокорейских агентов), так и «вовнутрь» (против несанкционированных попыток покинуть Северную Корею). Несколько километров минных полей, контрольно-следовых полос, проволочных заграждений превратили переход военно-демаркационной линии в исключительно опасное мероприятие, по сути – в почти гарантированное самоубийство. Перебраться на Юг морем со временем стало также непросто. Доступ на прибрежные пляжи для обычных граждан в КНДР закрыт, а само морское побережье отгорожено несколькими рядами колючей проволоки и контрольно-следовыми полосами, протянувшимися вдоль моря на сотни километров. Выход к побережью разрешен только на некоторых тщательно охраняемых участках. Вдобавок, после 1957-1960 гг., власти КНДР провели выселение всех социально ненадежных элементов из приграничной зоны (расстояние до 20 км от 38-й параллели). В целом система контроля над населением работала весьма эффективно, однако малочисленность перебежчиков в шестидесятые и семидесятые годы была вызвана и другими обстоятельствами – в первую очередь тем, что тогда Южная Корея отнюдь не превосходила Северную по уровню жизни, да и с политическим свободами дела на Юге тогда обстояли, прямо скажем, не лучшим образом.

Понятно, что власти Сеула изо всех сил старались увеличить количество перебежчиков. Помимо желания вносить разброд в стан противника и получать разведывательную информацию, в Сеуле руководствовались и внутриполитическим соображениями: в те времена властям приходилось всерьез думать об антикоммунистической пропаганде внутри страны, и перебежчики широко использовались в этой «идейно-воспитательной работе». Само существование перебежчиков должно было служить живым подтверждением социально-экономического превосходства Юга. Написанные ими (и отредактированные правительственными идеологами) книги об ужасах северокорейского коммунизма издавались большими тиражами, а сами перебежчики должны были регулярно выступать с разоблачительными антикоммунистическими лекциями в учебных заведениях и на предприятиях (лекции эти неплохо оплачивались из фондов официальных пропагандистских организаций).

До начала девяностых подавляющее большинство перебежчиков было выходцами из элиты. Оно и понятно: только представители привилегированных групп имели тогда физическую возможность покинуть КНДР. Среди перебежчиков были военные летчики, угнавшие на Юг свои самолеты, дипломаты и сотрудники внешнеторговых организаций, перешедшие на Юг через третьи страны, военнослужащие элитных частей, расположенных вдоль военно-демаркационной линии, и поэтому знакомые с тем, как она охраняется.

Не удивительно, что в таких условиях перебежчики могли рассчитывать на щедрую помощь со стороны властей. В 1962 г. в Южной Корее был принят «Специальный закон о защите выходцев с Севера» (с изменениями действовал до 1993 г.). В соответствии с законом, перебежчик получал пожизненное денежное пособие, размер которого зависел от важности предоставленной им разведывательной информации и от его потенциальной пропагандистской ценности. Перебежчикам, доставившим в распоряжение Сеула особо ценные сведения или боевую технику, дополнительно выплачивалось разовое вознаграждение. Например, Ли Унъ-пхёнъ, угнавший в 1983 г. свой МИГ-19, получил вознаграждение в 120 миллионов вон (примерно 160 тыс. дол. по тогдашнему курсу). По тем временам это была астрономическая сумма, что-то около 8 тысяч (!) среднемесячных зарплат! Впрочем, и довольствия, получаемого рядовыми перебежчиками, вполне хватало для безбедной жизни. Вдобавок, государство передавало им в собственность квартиры в Сеуле, а также помогало желающим поступить на учебу в любой, по их выбору, вуз (немаловажная привилегия в условиях Южной Кореи, где диплом престижного университета практически гарантирует жизненный успех). Военнослужащие при желании могли продолжить службу в армии Республики Корея, причем за ними сохранялось их северокорейское звание.

Ситуация изменилась в начале девяностых годов, после краха социалистической системы и развала СССР. Коммунистическая идеология перестала быть серьезной опасностью для Сеула, да и Север, пусть и сохранявший немалый военный потенциал, все больше казался «бумажным тигром». В то же самое время, поток перебежчиков стал возрастать – как раз тогда, когда политическая надобность в них если не исчезла, то, во всяком случае, резко снизилась. Снизилось и «социальное качество» перебежчиков: помимо представителей северокорейской элиты, среди них все больше было выходцев из простонародья, информационная и пропагандистская ценность которых была невелика. Перемены отражали процессы, происходившие в КНДР: снижение эффективности пропаганды, нарастание экономических трудностей, ослабление контроля над населением. Немалую роль сыграла и либерализация в Китае, который – пусть и с оговорками – превратился в перевалочную базу на пути беглецов. Подавляющее большинство перебежчиков в последние годы добирается до Южной Кореи в два этапа: сначала они пересекают слабо охраняемую границу с Китаем и некоторое время скрываются в Манчжурии, а потом тем или иным путем добираются в Республику Корея (как мы увидим, последний этап путешествия связан с немалыми сложностями и доступен немногим).

По своему социальному происхождению 46,3% перебежчиков девяностых годов – это рабочие и крестьяне, то есть люди, не имеющие высшего (а часто – и полного среднего) образования. Еще 34,1% перебежчиков – это учащиеся (в основном школьники) и «лица без определенных занятий» (преимущественно женщины-домохозяйки). Служащие всех видов, в том числе партийные работники и учителя, составляют лишь 9,1% перебежчиков. Еще 6,7% перебежчиков 1996-2000 гг. – это дипломаты и работники заграничных учреждения КНДР, а 3,6% – военнослужащие. Таким образом, среди перебежчиков последних лет доля тех, кого можно считать представителями элиты или даже средних слоев северокорейского общества едва достигает 15-20%. Подавляющее большинство бывших жителей КНДР, прибывших в Республику Корея после 1995 гг. – это выходцы из низов.

В изменившихся условиях Закон 1962/1979 гг. был радикально пересмотрен. Новый Закон о перебежчиках (июнь 1993 г.) и принятый в июле 1997 г. его уточненный вариант предусматривают радикальное сокращение помощи вчерашним северянам. В частности, было прекращено предоставление в собственность жилья, уменьшены привилегии в области образования и медицинского обеспечения. Резко сократились и размеры денежных пособий. Времена, когда рядовой перебежчик мог вести вполне обеспеченную жизнь, при этом ничего особо не делая, канули в прошлое. В соответствии с Законом 1993/1997 г., перебежчики имеют право на три вида выплат. Во-первых, государство берет на себя выплату залога (только залога, а не собственно арендной платы!) за аренду жилого помещения общей площадью 7-10 пхён (25-35 кв.м, по нынешним южнокорейским меркам – крайне скромное жилище). Во-вторых, им выплачивается единовременное пособие в размере от 30 до 100 минимальных среднемесячных зарплат (корейский вариант российского МРОТа). Размер пособия, как и раньше, зависит от информационной и пропагандистской ценности перебежчика и в 2000-2001 гг. в среднем составлял 20 миллионов вон (15 тыс. долларов) на человека. Сумма эта соответствует средней зарплате за год, и при умелом подходе она может стать подспорьем в новой жизни, но никак не освобождает человека от необходимости добывать хлеб насущный. В-третьих, как и раньше, особо ценным перебежчикам полагаются специальные премии. Они могут быть весьма значительными. Так, капитан северокорейских ВВС Ли Чхоль-су, угнавший в 1996 г. в Сеул свой МИГ-19, получил вознаграждение в размере 420 миллионов вон (несколько более полумиллиона долларов по тогдашнему курсу). Бывший секретарь ЦК ТПК Хванъ Чанъ-ёп получил после своего побега из КНДР заметно меньшую, но все равно значительную сумму – 250 миллионов вон. Однако эти цифры не слишком типичны: 95% перебежчиков никаких специальных премий не получают вообще, так что для них все ограничивается разовым пособием и помощью с жильем.

Подтверждением радикального изменения политики Сеула в отношении северокорейских беженцев стала ситуация, сложившаяся в последние годы в Северо-Восточном Китае. После 1995 года, когда катастрофические наводнения в Северной Корее вызвали голод, значительное количество северокорейцев перешло на территорию КНР (благо, корейско-китайская граница охраняется не в пример слабее 38-й параллели). Оценки их количества в прессе очень разнятся, что связано как с отсутствием надежной статистики, так и с постоянными колебаниями числа беженцев, но ясно, что это число измеряется многими десятками тысяч. В своем большинстве беженцы сосредоточены в Манчжурии и зарабатывают себе там на жизнь случайными заработками.

На первый взгляд, наиболее логичным решением проблем для многих беженцев была бы миграция в Южную Корею. Однако в Сеуле оказываются лишь единицы. Вызвано это рядом причин, самой важной из которых является откровенное нежелание Южной Кореи видеть беженцев у себя. Поскольку беженцы находятся на территории КНР нелегально, то выехать в Южную Корею официальным путем, с надлежащим образом оформленными документами, они не могут. В тех случаях, когда беженцу удается установить контакт с южнокорейским консульством, ему, как правило, отказывают в помощи. Подобная осторожность во многом вызвана желанием избежать проблем в отношениях с Китаем, который, во-первых, тщательно оберегает свой нейтралитет во внутрикорейском конфликте, а во-вторых не стремится превращаться в перевалочный пункт для пестрой и небезопасной толпы рвущихся на Юг беженцев. Однако у пассивности Сеула есть и более серьезные причины: ясно, что беженцы – в своей массе малообразованные крестьяне – не имеют шансов успешно интегрироваться в южнокорейское общество. Оказавшись в Южной Корее, они, скорее всего, станут дополнительным источником социальных проблем. Кроме того, в последние годы Юг больше не стремится к полной и окончательной победе над Севером и, соответственно, к его дестабилизации – сохранение статус-кво устраивает Сеул куда больше.

Исключением являются те беженцы, которые представляют разведывательно-информационную или пропагандистскую ценность. Бывшие высокопоставленные военные, беглые сотрудники спецслужб или партийные работники могут рассчитывать на поддержку со стороны аппарата южнокорейских представительств, которые найдут способ вывезти их из Китая и доставить в Сеул. Легче попасть в Сеул и тем беженцам, которые каким-то образом смогли связаться со своими родственниками в Южной Корее и получить от них необходимое содействие в организации выезда, но таких счастливцев немного. Наконец, некоторым удается нелегально добраться до Южной Корее на китайском корабле (если учитывать строгость пограничного контроля в КНР – непростая задача), а там сдастся властям. Столкнувшись с подобной ситуацией, южнокорейские власти волей-неволей принимают самостоятельно проникшего на их территорию перебежчика.

По прибытии в Корею перебежчики попадают в распоряжение южнокорейских «компетентных органов», в первую очередь – Национального управления разведки (ЦРУ Республики Корея) и Министерства объединения. В течение нескольких недель их допрашивают, пытаясь выжать из них всю потенциально полезную информацию. В это время беглецы полностью изолированы от внешнего мира – фактически, они находятся под арестом, хотя и комфортабельным. После окончания допросов рядовые перебежчики направляются на специальные курсы, цель которых – подготовить их к жизни в Южной Корее. С августа 1999 г. учебный центр для перебежчиков действует в Ансоне – уездном городе примерно в 70 км к югу от Сеула. Программа центра рассчитана на три месяца. По мнению большинства выпускников центра, эффективность обучения там не очень велика, и центр существует, скорее, из бюрократических соображений, «для галочки». Преподаватели зачастую просто не могут найти общий язык со своими слушателями – слишком отличается уж отличается от южнокорейских стандартов культурный багаж и жизненный опыт перебежчиков. Печальную известность получили часто происходящие в центре драки учащихся между собой, а также их нападения на сотрудников.

После окончания курсов перебежчик получает полагающееся ему единовременное пособие и отбывает на новое место жительство, которое на первых порах определяется властями (в последнее время северян стараются расселять на некотором удалении от столицы, в провинции – к неудовольствию самих перебежчиков). С этого момента бывший гражданин «страны чучхе» оказывается предоставлен сам себе. Начинается новая жизнь, которая для большинства оказывается полной трудностей и разочарований.

Большее внимание к проблемам оказавшихся на Юге северян привлек инцидент, произошедший в феврале 1996 г. Главным его героем стал Ким Хёнъ-док, бежавший из Северной Кореи в Китай в октябре 1993 г. После разговора в южнокорейском посольстве в Пекине, которое, как и следовало ожидать, решительно отказало в содействии молодому (ему не было и 20 лет) кандидату в перебежчики, Ким Хёнъ-док отправился во Вьетнам и в сентябре 1994 г. через Гонконг все-таки добрался до Сеула. Там жизнь его складывалась не слишком удачно: выданных в качестве разового пособия денег хватило лишь на крохотную комнатку в Сеуле, а постоянную работу найти никак не удавалось. В феврале 1996 г., полностью разочаровавшись в «новой жизни», Ким Хёнъ-док предпринял неудачную попытку побега – на этот раз уже из Южной Кореи в Северную (беглец был обнаружен и задержан пограничниками). В 2001 г., размышляя о причинах своей неудавшейся попытки к бегству, Ким Хёнъ-док, который к тому времени повзрослел, окончил университет и стал сотрудником аппарата парламента, сказал: «Разочарование было большим. В первую очередь, было трудно выносить общественную атмосферу, в которой человека оценивают только по его деньгам». В другом интервью повзрослевший (28 лет) Ким Хёнъ-док заметил: «Я больше не буду убегать никуда. Утопии нет нигде». Увы, осознание этого очевидного факта проходит для большинства перебежчиков весьма болезненно.

С редким единодушием и сами перебежчики, и работавшие с ними специалисты отмечают одну любопытную закономерность: чем более высокое общественное положение занимал человек в КНДР, тем, как правило, больше у него шансов на успех на Юге. Бывшие северокорейские партаппаратчики, дипломаты, чиновники, офицеры, как правило, смогли приспособиться к реальностям южнокорейского общества и занять в нем неплохое положение. С другой стороны, бывшие лесорубы, крестьяне или рыбаки и в Южной Корее оказываются на низших ступенях общественной лестницы: как правило, им не удается получить образование (обычно они и не пытаются этого сделать), а их адаптация к новым условиям протекает с большим трудом. Именно с выходцами из северокорейской элиты связаны почти все примеры удачных карьер перебежчиков. Ли Чонъ-гук, бывший повар элитарного пхеньянского ресторана «Чхонрюгван» (по статусу – нечто вроде «Метрополя» в Москве советских времен) создал в Южной Корее сеть ресторанов. Син Ёнъ-хи, бывшая танцовщица ведущей северокорейской танцевальной труппы «Мансудэ», на Юге стала актрисой, с некоторым успехом играющей в телесериалах роли второго плана. Ее муж Чхве Се-ёнъ, сын заведующего финансовым отделом ЦК ТПК, руководит собственной фирмой, которая занята валютными операциями. Некоторым удалось устроиться в исследовательские центры, занимающиеся проблемами Севера, но эта – в целом неплохо оплачиваемая – работа доступна только образованным перебежчикам. Например, Чанъ Хэ-сонъ, который в свою бытность на Севере специализировался на радиопьесах о страданиях южнокорейского народа под гнетом американских империалистов и их марионеток, ныне работает в Институте политики объединения и продолжает свою литературную деятельность, переключившись теперь на описание страданий северокорейского народа под коммунистическим гнетом. Большинство бывших студентов – тоже, как правило, выходцев из северокорейской элиты – воспользовалось своим правом на льготное поступление в вузы и после окончания также неплохо устроились.

Однако все эти примеры относятся только к представителям северокорейской политической и интеллектуальной элиты, доля которых в общей массе перебежчиков теперь невелика. В своем большинстве перебежчики отнюдь не преуспевают материально. В 2000 г. из 924 обследованных перебежчиков 55,8% (больше половины!) не имели постоянной работы – и это в стране, где уровень безработицы составил лишь 4%! Неудивительно, что и доходы перебежчиков очень невелики – 960 тысяч вон (770$) на семью. Для сравнения: среднемесячный доход южнокорейской городской семьи в первом квартале 2001 г. составил 2 миллиона 560 тысяч вон (2000$).Таким образом, средний доход семей перебежчиков был почти в три раза ниже дохода средней южнокорейской городской семьи – огромный разрыв, особенно в такой эгалитарной стране как Южная Корея. В своем большинстве те перебежчики, которым вообще удается найти работу, становятся неквалифицированными рабочими и мелкими торговцами.

Впрочем, материальные трудности перебежчиков не следует преувеличивать. Речь идет о бедности относительной, по сравнению с окружающими, но никак не абсолютной. В абсолютных показателях перебежчики – даже самые неудачливые из них – живут заметно лучше, чем жили бы на Севере. Относится это даже к тем, кто по северокорейским меркам входил в состав элиты. На часто задаваемый перебежчикам из пхеньянской верхушки вопрос «А почему Вы, будучи выходцем их привилегированных слоев Севера, перешли на Юг?», Чо Сынъ-гун ответил «Если бы я бы сыном Ким Ир Сена, то действительно не знаю, бежал ли бы я в Южную Корею. Однако если говорить о тех, кто ниже такого уровня, то даже северокорейский министр живет хуже простого южнокорейца». Основные проблемы бывших северян связаны не с абсолютной, а с относительной бедностью, с контрастом между преувеличенными ожиданиями и реальностью.

Одной из главных психологических проблем, с которыми приходиться иметь дело перебежчику, остается беспокойство за оставшихся на Севере родных. По старой доброй сталинистской традиции, режим сурово наказывает «членов семей изменника родины». Не оставляет перебежчиков и страх за свою собственную жизнь. По данным проведенного в 1999 г. исследования, 65% их них боятся стать жертвой покушения. В действительности эти страхи, скорее всего, сильно преувеличены. Пока достоверно известен только один случай убийства перебежчика северокорейскими агентами и вероятность пасть от пули северокорейского киллера для большинства перебежчиков пренебрежимо мала (лихие сеульские водители представляют для них куда большую угрозу). Однако страхи, пусть и необоснованные, иррациональные, существуют и не могут не влиять на жизнь перебежчиков.

Испытывают северяне и языковые проблемы. Само по себе различие между северным и южным вариантами корейского литературного языка невелико, однако северян сбивают с толку широкое употребление английских заимствований (часто в оригинальном написании) и эпизодическое использование иероглифической письменности. В особой степени это относится к специальным текстам и всяческой технической документации, в которой и английские заимствования, и иероглифы встречаются очень часто. Хотя на Севере основы иероглифики и входят в школьную программу, но преподается этот предмет крайне поверхностно, и на практике иероглифы в КНДР не используется, так что подавляющее большинство северян владеет только алфавитной формой корейского письма.

Однако главные проблемы перебежчиков – социально-психологические. Даже человек с образованием и немалым жизненным опытом, оказавшись в совершенно чуждом ему обществе, неизбежно теряется. Первые сложности вызваны незнакомым традициями, странным укладом жизни. Привыкание к внешней стороне новой жизни рано или поздно, но происходит, и тогда на первый план выступают иные отличия. Северянин быстро обнаруживает, что стиль отношений в южнокорейском обществе во многом отличается ото того, к которому он привык. Южнокорейский левый журналист отмечает: «Северокорейцы, не привыкшие к капитализму, удивлены индивидуалистическим стилем отношений между жителями Юга». Действительно, мне не раз приходилось слышать от живущих на Юге северян, что южане «эгоцентричны», «корыстны», «холодны», и, главное, «высокомерны к бедным и неудачливым» -- а именно бедными и неудачливыми не без оснований ощущает себя большинство перебежчиков. Как сказал по этому поводу один из самых, казалось бы, преуспевающих беглецов, владелец большой сети ресторанов Чон Чхоль-у: «Север живет бедно. Но насколько он беден, настолько же и внимательны его люди друг к другу. Там нет здешнего бессердечия […] Здесь общество, в котором все решают деньги». Некоторые интервью перебежчиков настолько критичны, что их – с грифом «Для служебного пользования» – переиздают на Севере для последующего использования в качестве пропагандистских материалов!

В последние годы беженцы все активнее вовлекаются в преступную деятельность. Так, в 1996 г. сенсацию в корейской прессе вызвал побег на Юг Чонъ Сун-ёнъ, дальней родственницы основателя концерна «Хёндэ», и ее двух детей. Встретили их с редкостной помпой, но летом 2000 г. у этой истории появился неожиданный эпилог: сын Чонъ Сун-ёнъ был осужден за вторичную кражу мотоцикла и вовлечение малолетних в проституцию, а сама она – за мошенничество. На начало 1999 г. было зарегистрировано 66 преступлений, совершенных выходцами из Северной Кореи, причем большинство правонарушений совершили те, кто прибыл на Юг в течение последнего десятилетия. 414 перебежчиков 1953-1990 г. совершили за все время своего пребывания в Южной Корее 23 преступления, в то время как 308 перебежчиков 1990-1998 гг. за куда более краткий срок совершили 43 преступления. Эта статистика, как представляется, может быть объяснена двумя связанными друг с другом обстоятельствами: резким снижением финансовой помощи перебежчикам после 1993 г. и существенным изменением их социального состава.

***

В статистическом отношении перебежчики представляют из себя ничтожную группу, но опыт их ассимиляции на Юге важен для будущего Корейского полуострова. Какие же выводы можно сделать из событий последних лет? Не претендуя на точность прогнозов, мы все-таки решимся подвести некоторые итоги и сделать некоторые предсказания относительно дальнейших судеб миграции между Югом и Севером.

Притягательность Юга для жителей Севера, скорее всего, сохранится надолго – в первую очередь, по экономическим причинам. Разрыв в уровне жизни между Севером и Югом огромен, ВНП на душу населения составляет 9,5 тыс. долларов на Юге против 400 дол. на Севере. Ликвидация этого разрыва займет не одно десятилетие. Массовым миграциям пока препятствует несколько обстоятельств. Во-первых, власти КНДР, которые сейчас довольно терпимо относятся к побегам своих голодных подданных в Китай, по-прежнему рассматривают побег в Южную Корею как тяжкое политическое преступление. 38-я параллель тщательно охраняется, а семьи перебежчиков ждет наказание. Во-вторых, власти Республики Корея, несмотря на все свои официальные декларации, в последние годы не стремятся принимать у себя северокорейских беженцев и фактически препятствуют их проникновению в страну. В-третьих, уже много десятилетий Пхеньян проводит эффективную политику информационной самоизоляции, лишая свое население доступа к зарубежной информации и, в особенности, к информации о Южной Корее. В результате лишь сравнительно небольшая часть жителей КНДР имеет представление о том, насколько велик разрыв в уровне жизни между Севером и Югом.

В ближайшем будущем поток перебежчиков, скорее всего, будет нарастать. В силу острого экономического кризиса власти КНДР вынуждены существенно ослабить контроль над населением. Информация о реальном положении дел в Южной Корее также постепенно распространяется в КНДР. Вдобавок, Сеула не могут не принимать тех перебежчиков, которым так или иначе удалось добраться до территории Южной Кореи. Прямой отказ от приема попавших в Южную Корею бывших граждан КНДР означал бы разрыв с едва ли не важнейшей составной частью официальной южнокорейской государственной мифологии – с претензией Сеула на роль законного правительства всей Кореи. Кроме того, подобный отказ вызвал бы резкие протесты со стороны южнокорейских общественных организаций всех направлений – от лево-националистических до традиционно-антикоммунистических. С другой стороны, льгот и пособия рядовым перебежчикам будут, скорее всего, сокращать (вероятно, со временем их отменят вовсе).

При сохранении нынешних темпов роста (ежегодное удвоение), через несколько лет «северокорейская община» на Юге превратится в заметный фактор социальной, экономической и политической жизни. Любые серьезные перемены на Севере приведут только к увеличению числа беженцев. Вероятнее всего, не за горами времена, когда количество осевших на Юге северян будет измеряться десятками тысяч.

Судя по всему, для большинства переселенцев с Севера приспособление к новому стилю жизни будет непростым. Проблемами станет незнание английского и иероглифики, неумение обращаться с южнокорейским оборудованием любого вида, отсутствие требующегося в условиях Юга образования и, особенно, культурно-психологическое отчуждение от «местных». Практически это означает, что подавляющее большинство бывших жителей КНДР может на Юге рассчитывать только на самую неквалифицированную и плохо оплачиваемую работу. Главным конкурентным преимуществом северян (поскольку речь идет о неквалифицированном физическом труде) является их низкий уровень потребностей и их готовность работать за неприемлемую для большинства южан зарплату. В этом отношении северяне, если они начнут появляться на Юге в заметных количествах, вполне готовы занять ту «социальную нишу», которая в настоящий момент занята многочисленными гастарбайтерами – иностранными рабочими из Китая, государств Южной и Юго-Восточной Азии. В конце 2000 г. в Южной Корее находилось не менее 260 тысяч таких рабочих. Практически все они могут быть при необходимости заменены северокорейскими иммигрантами.

Однако непонятно, до какой степени согласятся северокорейцы на те «правила игры», которые приняты сейчас иностранными рабочими. Гастарбайтеры из Китая и стран ЮВА изолированы от южнокорейского общества и воспринимают свое пребывание в Корее как временное, их главная цель – тяжелым трудом заработать побольше денег и через несколько лет вернуться на родину, где их скромные по корейским меркам сбережения часто превращаются в настоящие состояния. С этим, а также и с крайней шаткостью их юридического положения (большинство гастарбайтеров находится в Южной Корее нелегально), связана нынешняя «покладистость» иностранных рабочих, отсутствие забастовок и иных серьезных конфликтов. Они – люди чужие и временные, они знают, на что идут, и не без оснований надеются, что после нескольких лет тяжкого труда их ждет достаток дома. Положение северокорейских мигрантов будет совсем иным…

С другой ситуацией, скорее всего, столкнутся представители северокорейской элиты – как верхушки номенклатуры, так и определенных секторов интеллигенции. Нынешний спрос на их услуги в Южной Корее связан с тем, что они могут выступать в качестве интерпретаторов северокорейских событий, а также во многом определяется интересом к «северокорейской экзотике». В случае массового притока выходцев из северокорейской элиты на Юг шансов найти приличное место у них, скорее всего, будет гораздо меньше, чем сейчас. Многим северокорейским инженерам, учителям, врачам, если они смогут и захотят мигрировать на Юг, придется осваивать специальности посудомойки, грузчика и чистильщика сапог. Однако и после окончания нынешнего «повышенного спроса» на северокорейскую тематику у многих представителей северокорейской элиты в силу их лучшего образования и связей будут шансы успешно приспособиться к новым условиям. Наиболее удачливые из них, скорее всего, и далее будут играть роль своеобразных «компрадоров» – посредников и консультантов, обеспечивающих взаимодействие между экономической и политической верхушкой Юга и Северной Кореей (вне зависимости от того, будет ли та представлять из себя независимое государство или нет). Как показывает опыт перебежчиков, культурные и социально-психологические различия между двумя корейскими обществами настолько велики, что потребность в таких посредниках, скорее всего, сохранится на многие годы.

Что же до большинства перебежчиков, то их судьбы довольно печальна.

Андрей Ланьков

2002-01-04

0 0г.